Зайдя в свою комнату, застаю за компьютером черта. Тифозная девочка в мятой ноченушке с растрескавшимися губами — сегодня он принял обличье меня. Но я его, увидев, разнюхала, частый гость.

— Привет. Погода? — Я подхожу к магнитофону и ставлю старых, добрых Дипов.

— Да, в такую погоду к тебе в гости не зайти просто грех.

— Ах ты, боже мой, грешить боишься,— цепляюсь за слово я.

— Не упоминай имя Господа всуе,— отвечает мне напряженный, тянучий голос. У меня голос таким становится, когда плохое настроение или пробка в мозгах.

Я оборачиваюсь на него, он отвечает мне тем же взглядом, мы всматриваемся друг в друга, как в отражение, пока не пробивает на ржачку.

Качнув головой, я прошу:

— Переоденься. Ты в этой ноченушке на развратную девицу похож.

— Да кто ж виноват.

— Я, я виновата. Переоденься.

Он смеется моим идиотским смехом, но уступает. Мне ударяет рябь в глаза, секунд пять ничего не вижу, когда в глазах яснеет, вижу черта в обличье... батюшки мои, не упомяну имя Отче нашего всуе. Передо мной металюга со спитым лицом, явный поклонник Дипов, в кожаных штанах и клепаной куртке. А компьютер у батареи, да и в комнате жара (мы с отцом эту комнату утеплили, когда резко похолодало, но в ней нет золотой середины).

— Слушай, сними куртку, а то я невольно начинаю сострадание к тебе испытывать,— прошу я.

Он, улыбнувшись, стягивает куртку. Под ней темно-серая майка. Уже почти хорош, еще бы штаны переодел — вполне терпимое обличье. Я не успеваю предложить, снова темнеет в глазах. Головокружение отхлынуло, смотрю на гостя, он в нормальных джинсах, сойдет.

Мелькнула мысль, что... Ощупью сажусь на стул, чтобы не упасть. Слабость проходит, передо мной — парень в приличных майке и джинсах, аккуратно подстриженный, даже по-девичьи стеснительный...

— Не надо больше меняться,— торопливо взмахиваю я рукой. Головокружения надоели, и неприятно было бы упасть со стула.

Встаю переставить кассету. Она кончилась за те несколько секунд, пока черт переодевался. Когда в гости заходит черт, следить за временем — пустая морока. Он уводил меня на весь день к лесным водопадам, забрасывал в мертвые миры на целую вечность, на долгие дикие годы селил у подножия гор, а по часам проходило 20-30 минут, и я снова сидела в комнате, вся в смутных впечатлениях или ярких воспоминаниях, когда как.

— Тебе помочь? — он переходит со стула на лежанку.

— Справляюсь.

— Медленно справляешься.

— Сама знаю. Ну а тебе что за дело?

— Сострадание возвышает. Глядя на тебя, в рай воспарю.

Обменявшись усмешками, идем в кухню перекурить и сготовить кофе покрепче,— добил он меня головокружениями.

Разговариваем мы с ним, если быть дотошным, не вслух. За порогом комнаты он обычно теряет видимость, поэтому иногда я целый день ошиваюсь между кухней и комнатой родителей, у меня нет желания уходить из театра дел повседневных и будничных радостей. Но на днях в моей комнате перегорело шесть ламп подряд, и под потолком и в настольной. Сегодня с утра мир отделился, я двигалась и говорила в нем, как в кино или как в чужом сне. За окном стоял мягкий, пасмурный зимний день, всюду пахло морем и почему-то мхом. А неощутимый ветер, пробившись сквозь стены, принес еще запах удачи. В такую погоду всё получается, финиш видится близким, а расстояние до него легко преодолимым. Настал вечер, я спустилась со сцены дел повседневных и хотела, не разменивая удачливое настроение на кайфы, взяться за рутинную ворожбу уничтожения своей судьбы (мне эта шарманка уже надоела, но кроме меня докручивать ее некому). Вчера мне шарманка судьбы просто неподъемной работой казалась, а сегодня усталость как рукой сняло и финиш видится близким. Захожу скорым шагом к себе, а у меня в гостях черт.

Выйдя на кухню, я закуриваю сигарету. Свет не включаю, на кухне темно и зябко из-за раскрытой форточки. Черт не исчезает, садится на стул. Эдакий тепличный, конфузливый мальчик в новеньких джинсах, которому стыдно своей тепличности. Меня на этом не провести, да и сам он к своей внешности безразличен, как роль, ее не разыгрывает, по отдельным движениям и улыбкам заметно. Не удивлюсь, если этот мальчик сейчас смущенно схаркнет мне под ноги.

Пока я курю, мы с ним молча "беседуем". Недопонимание в наших беседах исключено, если хочу что-то высказать, он тут же улавливает. Отвечает тоже в образах, настроениях, в энергии разных сортов. Тогда обычно время замедляется, за секунду можно о многом обменяться. Я, по сравнению с ним, торможу, это достает, когда надо договориться, а не поболтать. Но или торможу, или улавливаю, а недоразумений из ряда "ты не так меня понял" нет. И все-таки близким знакомым он мне не стал, я его до сих пор не знаю. С ним неожиданности на каждом шагу.

Года два назад он мне вдруг заявляет, что он — одна из моих ипостасей. Дьявольская шутка, надо сказать. И распоясался, падла. Грозным стал, властным, попробуй не послушайся — вечной жизнью мне угрожал. Я тоже хороша, мозги набекрень — и думаю: ведь если я сатана, то мне и в раю не жизнь. Я христианством не увлекаюсь, ни в черта ни в бога не верю, а с "сатаной" в шутку дружила. Черт с рожками мне только однажды являлся, правда, очень настырно, я спать не могла: закрою глаза — вижу черта, открою глаза — чувствую его за спиной. Но это случайное происшествие, я тогда ужастик очень неплохой прочитала. И до и после мне было скучно читать кошмары про ужасы, а в тот раз обуял беспричинный животный страх. С месяц маялась, пока за меня не помолились. Какие-то мальчики-девочки миссионеры, не то из Польши, не то из Штатов, на улице повстречались. Пристали, как обычно, картинки про Христа суют, на свои собрания зазывают, я и попросила за меня помолиться, чтоб отвязались. И на самом деле помогло. Наверно, от такой напасти, как черт с рогами, подобная же ерунда и должна помогать, вроде миссионерской молитвы. А почему из-за ужастика во мне вдруг страхи включились — это загадки психологии, как заметил мой брат. Думаю, просто потому, что мне тогда попался один из немногих мастерски написанных.

И, если быть дотошным, чертом я своего закадычного гостя называю условно, он безрогий и серой не пахнет. Он — очень динамичное и отзывчивое разрушительное начало, бессловесное и переменчивое настолько, что удержать его в узнаваемом лице (в идентифицируемом образе) можно только после немалой практики. Когда он заходит в гости, надо быть начеку и не-позволять-себе, нельзя забывать, что он здесь сейчас есть, что он есть, сейчас и очень рядом. Если он вырвется из видимости, более-менее годной для человеческого восприятия, в свою стихию беспрерывных изменений, в бесформенный хаос форм — то всё, самоконтролю конец. Двустороннему общению тоже. А — не говорю за всех — лично мне никогда не хотелось быть безмозглой игрушкой в руках черт его знает чего, чье любимое занятие — разрушать.

И года два назад, когда он в меня вселился, надо было решить: что внутри — чтобы дальше жить. Я, вообще, не любитель разделять форму от содержания. Но тогда — надо было решить. Чтобы знать, как жить дальше. А не волочиться вслед за завтраками и ужинами. Не нравится мне быть следствием завтраков и ужинов, и не настаиваю, что права. Что в меня вселился сатана, я не верила, а не без грусти осознавала. Верят в то, что не могут проверить, а мне не требовалось проверять наличие своего тела и чего-то в нем изнутри. И мне оставалось одно из трех: или поверить и в черта и, значит, в Бога, или не верить что черт есть, а значит, внутри меня пусто, точнее, я совокупность кишок, покрытых кожей, или же воспринимать всё как есть. Последнее мне нравилось больше всего, но было неосуществимо: я не первобытный человек и не дитя. Для того, чтобы уверовать в Бога, я, увы, недостаточно темпераментна. Поэтому когда в меня вселился сатана, я перестала верить, что существую. То есть совокупность кишок не содержит в себе что-то еще, кроме гов... говоря поэтично, кроме пищи цветов. Ну, как решила, так и стала дальше жить.

Сейчас черт устроился на моей лежанке и пролистывает что там подвернулось. Он не вмешивается, когда я что-нибудь делаю, если только я делаю. В паре с ним активный, действующий элемент я, он — всегда потенциал, он как ориентир (и водила, когда наглеет). Я спрашиваю, он только отвечает, и не больше того, о чем спрошу я, как спрошу — так ответит. Он очень текуч и коварен. Он умеет вотождествиться настолько, что я не замечаю, где его, а где моя воля. Сейчас, например, мне вдруг вздумалось записать эту нашу встречу, а он тихонько устроился в стороне. Расчистил на моей лежанке местечко, время обтекает это местечко, а пока я записываю в свое удовольствие, играет уже третья кассета, Wishbone Ash. Чего он выжидает? Я поворачиваюсь к нему, но он отрицательно качает головой.

— Ну и сиди, пока не надоест.

— Мне не надоест. Мы ведь с тобой решили, что я не существую? — утвердительно спрашивает он.

— Зараза.

Мы смеемся.

Мы с ним старинные приятели. Как всякий честный обыватель, я его осуждаю, но, черт бы его побрал, родство душ перевешивает. Как любой тогда уж порядочный черт, он недолюбливает во мне благочинного человечишку, но все-таки любит за качество, из-за которого я сама себя невзлюбила и надумала когда-то связаться с ним. Из-за этого ужасного качества у меня всё правильное получается уродски. Это уродское качество заключается в том, что благополучие ввергает меня в тоску. Натурально, у меня пропадает желание жить. Я искренне убеждена, что самое ценное в жизни — покой, и теоретически ставлю его превыше всего. И старательно изображаю добропорядочность. И потребовалось немало времени, чтобы смириться со своим уродским качеством и усвоить, что его не изжить, и научиться его маскировать. Способ маскировки простой и надежный — поддерживать себя в состоянии сознательного идиотизма. Способ избавиться от этого качества на самом деле тоже есть — надо исключить возможность благополучной или неблагополучной жизни (неблагополучная жизнь ведь тоже ввергает в тоску, но только это уже не уродское качество, а нормальный сигнал, что жизнь пошла по-уродски и надо себя исправлять). Исключить возможность дальнейшей жизни — это и есть уничтожить судьбу. Сейчас для меня это четкая цель, как на финишной прямой. И вот за время моих жизненных поисков мы с чертом и сдружились. А с его родней по духу я познакомилась даже раньше, чем с ним собственной персоной. (Закадычными гостями они быть не захотели, но проходной двор из меня сделали.)

Если какое-нибудь внутреннее обстоятельство слишком выпирает, то внешние завязываются вокруг него узлом. И пребывание в идиотизме не только маскирует уродскую черту, это самоличное пребывание — теперь еще и тюрьма, в которую я загоняла себя шаг за шагом, пока насмотрелась и переобщалась с залетными родственниками (не по крови, они бескровные, но уроды просто ужасные, среди них вообще нет ни норм, ни нормальных).

Сейчас уже, наверно, захочу — из своей тюрьмы не выберусь, но я даже расстраиваться не хочу, потому что ничего меня в пределах мира не поманывает, хотя, конечно, он непознанный и большой. Зато исхожен так, что надоел, мир поменьше, совсем маленький, всего из пяти чувств, которые отражают мир большой. Много непознанных и диковинных отражений, конечно, но ведь отражаются они в одном и том же. В том маленьком мире, который мне уже надоел. Он отражает неправильно, как-то отрицательно. Это маскируется в условиях общежития простым и надежным способом. А узел сплелся из-за того, что там, где нет ни масок, ни ролей, себя не скрыть. Там такие игры, как социальное лицо, всем известны и просматриваются, как облупленные. Поэтому и игры там другие и живут по-другому. Ну, а не живут по людским условностям, конечно, не люди, а бесы беззакония.

Может быть, они меня и не разнюхали бы, но подвела уродская черта. Когда тоска становится такой большой, что только и думаешь, как бы от нее избавиться, то, как я себе объясняю, она из-под любого макияжа начинает особые сигналы издавать, на которые слетаются души сочувствующие, родственные. А уродское качество пищит и пищит, даже надрывается немым воем, хоть ты что делай: суп вари, с собакой играй, зубы чисть, песни пой... И, как я себе объясняю, здравомыслие сочувствующим душам подсказывает: "Судя по позывным, этому благочинному человечишке жизнь не нужна, так почему бы ее не забрать?" И чего-то там во мне довылось-дооралось до такого, что строго в одиночестве, когда уже в истошность переходит, тот маленький мир, который мне надоел, просто чикается. Ощущения — чик, и становятся реальнее и острее, чем если бы я была полнокровным и суперздоровым певцом жизни во вдохновенную минуту ликования. Но в отличие от певца жизни, я не ликую по поводу действительности, а вообще пропадаю. Если живешь в реальности, которой нет, значит, тебя и нет. А если к тому же не ты живешь, а какой-нибудь добрый приятель заглянул в твой маленький мир и позаимствовал его для своих независимых нужд, то значит, тебя и вовсе нет. Я не сразу поняла, что в мое бренное тело живые существа захаживают, а не призраки. Сначала думала, что у меня временами прилив фантазии начинается. Но из-за достоверности ощущений, часто не сладких, скоро засомневалась, не начинается ли у меня временами прилив реальности. (Самое простое объяснение — что я псих, но это неправда, которую лень опровергать.) И как только я ясно ощутила в себе присутствие чужих сознаний, то стала сознательно не быть ими. Мне не жалко моего маленького мира, пользуйтесь на здоровье, но только я при этом хочу оставаться собой. В смысле, иметь свою волю. Но во-первых, пользовались так, что у меня в жизни всё шло совсем уже по-уродски, во-вторых, такой маленький мир просто не делится на ваше и наше, на не-себя и себя, а кроме того, это оказалось сверхзадачей — не повторяться за теми, кто перебывал в голове и откачал к себе в реальность[a] бренных Джоулей и килокалорий из тела. Откачивая жизненные силы, эти черти расповадились и брали из меня, разумеется, что получше, предлагая затем уподобляться воплощенным химерам или отказываться от всего лучшего в себе самой. И в полной мере сознательно я выбирала отказ, не уступая с того самого момента, когда заметила, что вовлечена в их игру. Но самоутвердиться мне упрямство не помогло, даже наоборот, помогло меня уничтожить. Я ведь сопротивлялась и всему родственному тоже, свойственному мне самой. Я назло себе отстаивала свою индивидуальность, пока не обтесала ее до болванки. И довоевалась, что ни на какую из родственных душ, конечно, теперь не похожа, но зато жутко смахиваю на голема. А когда увидела, в чем теперь состоит моя индивидуальность, то поняла, что от иллюзий эго окончательно освободилась. А я как раз на обратное притязала, пока было чему на что притязать. Итог длительного спора с чужими памятями не в мою пользу, но открывать новый счет не имею больше сил и желания. На энергетических планах ведь лучшие силы — это не самые хорошие, а самые живучие, которые при любых условиях сдохнут последними, если только не создать им индивидуальных условий для подыхания[b]. И может быть, моя тюрьма — наилучший исход, теперь я не способна причинить много зла. (Хотя я и не помню, чтобы кому-нибудь когда-нибудь желала зла...[c]) Тогда, наверно, и объявился самый закадычный гость; сейчас я этого гостя люблю, он ненавязчивый, даже слишком ненавязчивый, поначалу я даже не замечала, что он в гости заходит. Но научилась замечать, когда он обнаглел и взялся мною рулить. И в том проходном дворе, который больше не претендовал на индивидуальность, встал ребром вопрос: что внутри меня. Совместно разрешая этот вопрос, мы с чертом подружились. И он мне, как друг другу, сообщил, что за видимостью меня давно проснулась и сейчас уже активно действует еще одна чужая память. Он меня озадачил. Я оглянулась на свое прошлое, огляделась вокруг, и вдруг вижу, она стоит лицом к лицу, и мы с ней даже один раз уже встречались (она тогда меня молча напинала и отремонтировала, как машину ремонтируют). А в этот раз она представилась, и очень мило, что она не я, но составит компанию моей видимости до самой смерти, любезно сглаживая непостоянство других моих и ее гостей. С ответной любезностью я предупредила, что тоже ведь составлю ей компанию, но честно говоря, она мне поровну, я устала. Я и раньше выносливостью не отличалась, претензий к миру не имела, за мечтой не устремлялась, да и вообще ни за чем, а только чепуху на ерунду разменивала, так время и проводила. А когда упрямство истощилось, я совсем неэнергичная сделалась. И так всё поровну, что с трудом силы нахожу, чтобы свою неэнергичность окончательной и бесповоротной сделать. Сейчас я уже понимаю, что, когда еще только выбирала, как играть, на лучшие свои силы или против них, сопротивляясь бескровной братве или нет, оба варианта изначально были для меня не выигрышными, но выбранный все-таки лучше тем, что помогает скрывать свое уродское качество и, на самом деле, оставляет больше свободного времени.

Нахимичить небытие — муторная волокита, но дороги короче для меня нет. Когда не хочешь жить, путь один — расплеваться с судьбой. А тогда, хочешь не хочешь, приходится это делать. А я с рождения какая-то усталая, иногда мне кажется, я раньше, чем доделаю, сдохну от нежелания делать. Допустить этого нельзя, тогда всё придется начинать заново, а я не самая трудолюбивая, чтобы рядом с Сизифом впрягаться. Сизиф всегда меня удивлял своей послушностью: катает валун, будто что-то теряет, если не будет катать[d]). Давно бы уже взбунтовался, целая вечность в распоряжении.

Чувствую на плече руку. Черт стоит за спиной, положив мне на плечо ладонь. Сегодня мы с ним разговариваем вслух, сегодня прекрасная погода.

— Спасибо за помощь. Не зайди ты ко мне сегодня, не знала бы, с чего начинать конец.

Он улыбается мне:

— Начнем?

Когда он так улыбается, то напоминает одного хорошего знакомого. Позже я узнала, что его имя Локки. У скандинавов “Локи” было имя бога озорства, но этот не бог, этот озорник, было дело, нашутился с именами собственными. И запечатал свою шутку определением: "козлиная символика". У меня чуть рога не отросли, пока он дошутил. Не удивлюсь, если этот мой гость и Локки окажутся ребятами из одной тусовки.

Я перетаскиваю к компьютеру второй стул. Он устраивается рядом. В голове начинается неясное брожение. Сейчас мы тут заясним. Я тоже улыбаюсь ему:

— Начнем.

Текст, названный при втором просмотре "Многоточие из трех точек", здесь назову его короче "ТТ", записан человеком, который не сочинял его, хотя немало над ним работал. Я не знаю, будет ли он когда-нибудь открыт для прочтения, сейчас мне хотелось бы, чтобы был, но сам собой он не опубликуется, а только моего желания, по-видимому, недостаточно. ТТ представляют собой некоторую ценность, говорю об этом уверенно, зная, сколько и какого качества в них вложено сил, а любой труд вне наработанных алгоритмов и вне привычек представляет из себя информационную ценность. Этим весьма спекулятивным[1]) доводом за общественную полезность подменю сугубо личные мотивы, почему мне хотелось бы прочитания текста.[e])

Будь я автором ТТ, для активных поползновений к тому, чтобы издаться, наверняка хватило бы желания понаблюдать затем за реакцией: интересно ведь, где та граница, за которой бред непонятен уже никому, кроме того, кто бредит. (Так получилось, что я непосредственно знакома с теми, кто бредил, благодаря чему мне примерно понятен их бред, это обстоятельство решительно отличает настоящего наблюдателя от даже беспристрастного зрителя и склоняет к эксперименту.) И, с радостью допуская очень маловероятное будущее — обпупбликацию погранично-бредового текста, — но сознавая, что он своеобразен больше допустимого, предваряю его несколькими замечаниями.

Предупреждение об авторах ТТ.

Прочтение несколько затруднено тем, что повествующие лица часто перебивают друг друга, и сейчас даже мне местами трудно установить, кто именно что там сказал.[f])

Предупреждение о логической структуре текста.

Реальность ТТ шла в течение трех месяцев, режим написания был не мной задан и крайне интенсивен, не удивительно, что временами психика не выдерживала и угол зрения очень менялся: за словами виделись системные связи, в данном случае, с равным успехом увязывающие противоположные смыслы во формально одинаковые, но взаимоисключающие словосистемы. С т.зр. постороннего — это бред, замечать такие связи ни к чему, можно поверить на слово, что они продуманы и складываются в непротиворечивые картинки ради картинок. Так, если мы скажем (взяв за "правильную" точку отсчета удобную (сомневаясь, не перегружается ли предыдущим замечанием следующее)) "Земля вращается вокруг Солнца" и будем подразумевать под Землей Солнце, а под Солнцем — Землю, то нас не без оснований обвинят и в избыточной смысловой нагрузке и в завирательстве. Если мы скажем "Планета вращается вокруг звезды", то это замечание будет более независимым, но в то же время более общим. Человек, малосведущий в астрономии, например я, может возразить, что, когда галактика вращается вокруг галактики, звезды одной вращаются вокруг планет другой. Если мы скажем "Шар вращается вокруг шара", нам уже никто не сможет возразить, утверждение абстрактное и однозначное. Однако, настолько абстрактное, что беспредметное и бессодержательное. Теперь, если мы скажем (слова из ТТ:) "верткий минус давит мощный плюс", то видно, фраза построена таким образом, что в ней говорится "минус давим плюсом" или "плюс давим минусом", но не то и другое одновременно. Смысл такой фразы определяется контекстом. Но если сам контекст составлен из таких взаимозависимых фраз, то имеем текст, в котором одновременно сообщается, что "Земля вращается вокруг Солнца" и что "Солнце вращается вокруг Земли". Т.о. однозначное прочитание ТТ возможно, но для этого нужно доскональное знание текста, а до такой степени вникать — незаслуженно наказывать себя скукой. В картинках ради картинок не содержится абсолютно ничего интересного. Поверхностное прочитание видится наиболее информативным, и по кр.мере, не потеряется хоть сколько-то эстетического удовольствия от чтения бреда.

Квазилогические выкладки в ряде мест ТТ — шутка, к которой неуместно относиться всерьез, и надо заметить, шутка не моя.[2]) Глядя сейчас со стороны, полагаю, что скорее всего ТТ — это карикатура на логический анализ языка (его современные попытки). Как всякая карикатура, эта без прообраза нежизнеспособна, сама по себе непонятна (здесь прообраз — логическое мышление), поскольку прообраз и карикатура — это противопоставление, как, например, "свет" и "тьма", "счастье" и "горе",— понятно, что если одной из двух половинок оппозиций не будет, то смысл второй потеряется. В частном случае с ТТ, противопоставляются левое и правое полушарие мозга, ТТ записаны благодаря работе исключительно правого полушария. Карикатуру на левое полушарие уместнее воспринимать правым. Левым тоже можно — но только зачем. Тем не менее, напоследок добавлю, что любая оппозиция имеет смысл в целом.

Предупреждение о реальности ТТ.

Текст ТТ не сочинен,— было записано то, что по-настоящему увидено и услышано, как можно правдивее и короче. Задача довольно тупая, но нелегкая тем, что видится и слышится отчетливо не всегда, и тогда жесткую фиксацию в языковых формах получает уже не сама реальность, а какое-то приближение к ней по личностной оси. Из-за этого   пришлось пройти   через то, что писатель назвал бы "черновиками". Обезврежу внешнюю схожесть процесса прямым предупреждением, что я не писатель (см. разг.словосочетание “пришлось пройти”), говоря обедненно, всё записанное — голоса, я медиум, другими словами, шизофреник.

Некоторыми сторонами реальность ТТ выявлена лишь до условностей, так, условность — курение марихуаны и пьянство, а также чтение газет. Во избежание самых глупых недоразумений с самым, соответственно, проницательным читателем (возможным), подчеркиваю, что текст во многом напоминает художественное повествование, а повествующие лица на всем его протяжении сознательно используют ряд "художественных приемов". Так, например, ТТ имеют вполне сносный вид политического детектива, и, в самом широком понимании, развлекательное чтиво необходимо людям для полноценного отдыха.

В более узком понимании, механизм общества неполитику скорее скучен, чем интересен, и, будь я рассказчиком ТТ, это провоцировало бы на шутки и меня. Самый узкий план неслучайных тем не запрашивает к себе внимания, чем и радует, так как для полноценного отдыха не годится. И, по правде говоря, реальность ТТ не будет очевидна тому, в ком не выявилось до силы реального ощущения желание неслучайного.

Предупреждение о главном в ТТ.

Главная тема в ТТ имеется, я достаточно посвящена для этого утверждения. ТТ — текст не исследовательский, и главная тема в нем — предмет не исследования, а личного отношения, на мой взгляд, ненормального, даже преступного. Упомянув горячечный возраст лиц, создававших ад текста, упомяну и присущую этому возрасту агрессивность. При, в общем-то, редкой для их лет самоотстраненности и лично мне удивительной (само)иронии относительно увлечений сверстников, агрессивность более тонкого плана в них, как мне кажется, всё же очень заметна. Но часто кому-то кажется то, что другому вовсе не кажется, и на всякий случай указываю, в чем, как мне кажется, лица ТТ агрессивны: безумное собирание и частое употребление слов редких, непривычных, экзотичных, узкоспециальных, жаргонных, устаревших, любых других воспринимаемых плохо и не столько обогащающих язык, сколько размывающих границы понимания, значения слов и значение словесности. Именем Его Величества Разума следует жестоко карать за такое обращение с языком, особенно если оно злонамеренное. Особенно же — если не только агрессивностью, а больше личным отношением к языку объясняется изобилие малоупотребительных слов, в т.ч. нецензурных. Как мне кажется, их агрессивность не дошла до того, чтобы сознательно объявлять войну дифференциации языка, а сублимировалась во что-то другое.

Предупредив об особом отношении повествующих лиц к главному предмету их текста, я не умываю руки и признаю, что лично мое участие в написании текста есть, есть в той степени, в какой я не разделила участи радиоприемника и не очистилась до безличностного восприятия.

Предупреждение о вправках.

Реальность ТТ была занесена на бумагу, когда медиуму было под 21. Первый контакт состоялся, когда медиуму было 15 (т.е. в тот год, когда начались описанные события), но вскоре стало ясно, что это слишком ранний возраст для достаточного восприятия внесубъективной реальности. Шесть лет спустя, в 27, отвязывая прошлое, бывший медиум обнаружил, что текст местами напоминает пиктограмму и для завершенности требует более развернутого изложения. В идеале, по самым высоким требованиям, ему следовало бы дописать к ТТ комментарий[g]), который и был им начат шесть лет назад и сразу заброшен по весомой причине: ему самому всё было ясно, кому-то еще объяснять — не хотелось, а чувство долга в данном случае неуместно. И теперь остается соболезновать, что очевидец ТТ не позаботился о комментариях для самого себя. Спорность всего того, что им прочитывается в ТТ сейчас,   сопоставима   с ощущением, что всё записано верно, но коротко. По возникшей необходимости закрыть текст, несостоявшийся комментатор недавно внес вправки. Но больше, чем необходимо, делать не стал: прямой контакт с реальностью ТТ оборвался, а отсебятина не в его вкусе. Не считая ритмических[h]), допущены вправки-ключи там, где никакому читателю, кроме него, просто невозможно понять, о чем идет речь. И надо признаться, в ТТ есть также места, в которых при последнем прочтении он сам разобрался с трудом, по очень туманным воспоминаниям.

Предупреждение о моих руках, ногах и их личности.

Как уже говорилось, ТТ были записаны в течение трех месяцев, ясно, что за три месяца сочинить целую реальность невозможно, впрочем, из текста очевидно, что события в нем реальны. Вместе с тем личность, сочиняющая сейчас к нему вот это вступление, сама по себе сомнительна и лично мне не очевидна[i]).

Себя я в 20 лет помню, язык текста совершенно различен от моего тогдашнего, от моего кругозора в том возрасте и, вообще, характера. Но было бы явной переоценкой своих сил утверждать, что, выявляясь посредством биоэнергии, ТТ не отразились на источнике биоэнергии потому что он этого не захотел. Хочу я того или нет, но, как всё живое, восприимчива, и, выявившись, ТТ во многом затем установили мое собственное отношение к жизни и интересы. Также сильно повлияли на речь, мне стало привычнее выражаться в манере людей, к знакомству с которыми меня вынудили (вынудили они сами, желая покончить с адом, в который их угораздило, для чего им надо было создать и тут же уничтожить ад текста), лексика и языковые манеры мне насаждались и, увы, успешно, тем более что повествующие лица преднамеренно обедняли и сгущали свою речь. Сказать, что в ТТ узнается мой стиль — это уличить меня тем, что поставить телегу впереди лошади: если во мне сейчас и узнается какой-то стиль, то это следствие ТТ и еще нескольких, условно говоря, знакомств.

Аналогичными "опознаваниями" лошади по санкам чревато то обстоятельство, что к реальности текста привлекался фактический материал из моей жизни: чтобы вотождествиться с волей пишущего, лица ТТ не пренебрегали моей личностью, какая имелась на тот момент. Но несмотря на их дьявольскую хитрость, я отвечаю и за их и за свою откровенность.

Предупреждение о том, стоит ли ТТ читать.

Текст не будет интересен тем, кому по-настоящему больше 21 года, и будет неприятен обремененным подозрениями, что для кого-то блеснуть искусством слова — тоже самоцель[j]). (Если в выражениях ТТ, блеснуть “чешуей”. Скорее всего, ТТ способны что-то дать только тем, в ком интересы искренние решительно преобладают над внушенными средой и воспитанием.)

Предупреждение о предупреждениях.

Можно думать, что все эти предупреждения — "литературный" розыгрыш, но такое мнение столько же далеко от действительности, как, вообще, моя причастность к Литературе.

Подводя итоги: моих вправок минимально, написанное не отсебятина; все свои недоделки закрываю вышеизложенным пояснением; поверхностное прочитание глубже, имеется текст, в котором не имеется глубинных подтекстов; есть просто текст; кроме того, всё это — стёб, предупреждения постоянно встречаются непосредственно в тексте, который на самом деле будет понятен любому ребенку, хоть и не всякому умному взрослому. Разглагольствования на нормативном языке, представленные здесь, имеют целью сказать: овладевший навыками умной речи имеет сказать не больше, чем когда ими не владел, а имеющий высказать другое, чем только навыки, ими пользуется не в первую очередь. И если меня назовут шизофреником, я посмеюсь идиотским смехом на радость тому, кто считает себя в здравом уме.

(И если кто-нибудь нарвется на ТТ, надо вежливо с ним попрощаться.)

С уважением к правым,

левый собрат.

Постскриптум к предисловию.

Вообще, это самое "предупреждение о вправках и предупреждениях" было написано в состоянии не совсем адекватном, т.е. связи с тхтом уже давно как не было, зато была угнетенность. Сейчас же угнетенности нет, и хочу сказать, что вообще-то текст ТТ – довольно веселенькое молодежное чтиво, и если пропускать то, от чего явно веет ненормальным отношением к языку, то читается легко, вполне занимательно (зачем так писалось — это другой вопрос, уж точно не занимательный). Встречаются слова необычные или обычные, но с непривычным значением, привязанным к неявному контексту, но эти загрузы нужны тексту, а люди могут их просто пропускать, и всё нормально.

Смею надеяться, найдутся даже те, кому по специальности пригодятся именно такие фрагменты текста, как примеры бреда. На самом деле немного ведь людей, которые оставляют протоколы из реальностей со смещенным мировосприятием, ну а вдруг кому пригодится.

Да, и еще. Описание экономических да политических интриг из мира типа-взрослых в тексте ТТ не содержательнее, чем в пересказе подростка, они и не являются чем-то важным, это просто внешние события, а форма пересказа во многом понятна только самим рассказчикам. Есть в тексте одно предложение, которое передатчик так и не смог хоть как-нибудь по-своему понять, пока не вспомнил то, о чем сейчас только предупредил. Не вспомнив, о чем говорится в этом предложении, он вспомнил, что это не так уж важно, рассказывают-то ребята о другом. …Хоть запредисловься, что поделаешь, если тхт шизанутый… Очень плохо лазить туда, где сюрно.

к тексту или ну его нафиг?

Постраничные сноски

[1]   спекулятивный — умозрительный (speculor) (вообще-то, не "спекулянтский").

[2]   Здесь, может быть, для окончательной ясности нужна краткая предыстория. Мало-помалу, а в возрасте 19-ти лет решительно мной завладело ощущение, что мир разума есть язык и что язык невозможно подчинить закону, что он есть ложь (и язык, и закон). Для 19-летнего ума это оказалось разрушительным потрясением (ум погиб), скрытым, но страшным стрессом, очень ослабившим психическую оборону,— после этого стресса я стала доступна силам неочевидных реальностей. У меня есть основания подозревать, что удар, расшатавший мою психику, до того вполне устойчивую, был чьей-то целенаправленной атакой. Вообще, когда хотят до чего-то добраться, ударяют не из больших симпатий, а из холодного расчета по тому, что хуже защищено и легче сломается. В частности, моя оборона со временем разрушилась еще больше, продолжая сравнение, пробоину размывало в брешь, моя голова теперь — открытый дом для всякой сущности, которой приглянется этот дом и она надумает в нем пожить. От перенаселения и войн внутри головы спасает то, что не всякой сущности приглянется этот дом. Иначе говоря, я не столь уж безумна (не настолько, чтобы мной было легко управлять) и за свои слова пока еще отвечаю.

Концевые сноски

[a]   (Сноска так просто.) Также в реальность своих интересов, необходимостей, вкусов. Компания, мягко говоря, чудаков выдала мне как-то свою концепцию реальностей. В двух словах, реальность — это информационная среда, а из этого, по их понятиям, много чего следует. Сами они могли свободно принимать одно из двух обличий. Первое — для постоянной носки, второе — тоже постоянное, но когда шастали по астральным и ментальным слоям. Не питая восторгов к красивому пустословию, они же выработали в своих понятиях определение красоты и подарили его мне, можно сказать, вбили в голову так, что для меня оно тоже стало реальностью. Я это определение сейчас приведу, вдруг еще пригодится. Общаясь между собой, они имели в виду, что красота — это бинарный сигнал "нравится - не нравится", выработанный в цикле самосохранения и предустанавливающий поведение, большей частью социальное. Тут по-хорошему требуются пояснения о бинарности, о циклах, о живых структурах, и вообще, о структурах (Бон Жихард как-то говорил, что неживых не бывает, потому что структурировать нечему)... не хочу. Это долго, а главное, мрачно, в целом ведь вполне прозрачное определение.

[b]   Сноски так сноски. Строго говоря, последним подыхает в человеке бессознательное животное, но тогда встает вопрос, является ли этот анатомический минимум человеком, если немного сложнее, является ли он самим собой. Тот минимум, до которого я себя обкромсала, один добрый приятель предложил мне затем называть стадным эго. Стадное эго — это такая помесь животного и механики современного общества, первобытная психика, адаптированная к условиям цивилизации.

Заодно уж снесу замечание к стр.3 («узнаваемое лицо (идентифицируемый образ)»). Идентификация образа — это, вообще говоря, пограничная техника, осваивая которую легко потерпеть неудачу, и потихоньку съезжает крыша. Близкий пример — любители фрейдистского психоанализа символов, прорицатели, мистики разных сортов. Более тяжелый случай — паранойя. Случай со мной немного потяжелее, мне нечего было терять перед всего двумя вариантами будущего: осваивать пограничную технику или сойти с ума. А если нечего терять, то чего бы и не освоить.

[c])   ...вру, было, я тогда с черной энергетикой экспериментировала. Не знаю, что потом с этой тетей стало, может быть, через год захворала и сдохла, может быть, до сих пор хворает, но не думаю, что сразу сдохла или что живет счастливо. Да я не раскаиваюсь, она сама ведьма, поэтому и доступна для черных атак — властная, злобная, подминает под себя кого сможет, и канал для всякого дрянного всемогущества в ней открыт, а это дыра в защите, чего бы и не поэкспериментировать. Ну а в целом, назло себе быть идиоткой — удобный предлог не прикладывать ровным счетом никаких усилий к развитию своих способностей, Воспользоваться этим предлогом моему эго не составило усилий после того, как пришлось пережить всё то, с чем залетная братва являлась. Насмотрелась я за это время на разные развития разных там способностей. Уродов надо убивать, а не развивать.

[d])   Надежду теряет? Клала бы я всякое на такую надежду.

[e])   Чем шире распространяется мнимая реальность, тем более она живуча в общечеловеческой суб"объективности, тем более она реальна в плане (приемлемых, признанных) моделей поведения, стереотипов мышления, "рабочих" образов (словом, культуральности), что может даже в малом иметь далеко идущие последствия для различных "мнимостей", если представить их себе такими же выживающими сообществами существ, как люди.

[f])   (Например, в предложении: «Сволочь ты, Лариса, однако продолжим (держу пари, друзья, вы не в расстройстве).» — высказались двое. Постороннему читать такой текст, конечно, было бы утомительно (только если бы он пытался вникнуть (непонятно зачем и куда)).

[g])   (а также словарик терминов и слэнга — не местного)

[h])   (зачем ритм? а зачем шаману бубен…)

[j])   PS)   (что за скверная привычка ужимать текст до нечитаемости) (Было сказано в том смысле, что каждый судит по себе: тот, для кого блистание словом — самоцель, наверняка заподозрит в стремлении к блистательности и других. Вот таким подозрительным текст будет очень неприятен. Ой, всяким там поэтам и писателям лучше даже не заглядывать.)

[i])  hiddenF